Мария Мелех - Сны Бога. Мистическая драма
А чувствую я в себе несоизмеримо великое: то, за что иные в прошлые века попадали на костры и эшафоты. Я с детства несу в себе это знание, и оно лишь развивается и подтверждается всем, что происходит со мной. Я – творец. Я могу созидать вселенную. Я – образ и подобие Господа. Потому-то мне так и важен материал, попадающийся на моем пути: красивый пейзаж, старинный замок, лесная поляна в дымке первоцветов, облаченный в мрамор бассейн. Мне все время мнится: еще одно небольшое усилие, прорыв воли – и откроется тайная дверца, в которую я втащу в свой мир то, ради чего пришел на планету.
И каждый раз мне мешают.
Но, погружаясь в раздумья, я все равно вижу лишь то, что другие давно заприметили: моя душа скособочена, согнута, понура и неопределенна, как знак вопроса, стоящий в конце каждой моей мысли.
Обе мои девицы сегодня не разговаривают со мной, сами не подозревая, какое удовольствие мне доставляют этим. Пэм почему-то собралась домой – если бы мной не овладела безразличная ко всему лень, я бы подумал, что она и приезжала-то ради меня. Я уже давно потерян, не только для нее и остальных, но и для самого себя. Отчаяние столь нестерпимо, что иногда я подумываю о том, чтобы вернуться к Джереми, чем бы ни грозило это сумасбродство моей мужской гордости. Да, вы пока не знаете, кто это – Джереми. Всему свое время. А сегодня я просто теряюсь в догадках: почему и зачем мне напомнили о днях глупой юности? Уже не осталось ничего от мальчишки, которым я был когда-то.
Ох, Пэм, Пэм… Как я ждал тех удивительных дней и ночей, которые ты мне дарила. И когда все закончилось, не мог взять в толк: почему так произошло со мной? По сути, самая обычная история – но в этом-то и все дело! Разве я не заслуживал чего-то необычного, неординарного? Я, со своими мечтами, ожиданиями и надеждами – и такая банальность.
Позже я стал серьезно задумываться над жизнью и пытаться понять, где исток всех странностей, проявлявшихся в моем сознании и душе, выскакивавших на пути, как чертик из коробочки. Тогда я нашел в библиотеках планеты немало книг, посвященных учению о карме, и приложил его к своей жизни: все сразу становилось на свои места. В том смысле, что всему находилось оправдание. Но не объяснение.
Разве мог я вспомнить, какую провинность совершил в прошлом воплощении? Какой изуверский перекос произошел в моей судьбе: все, чего я заслуживал, о чем грезил, и – главное! – что был способен дать возлюбленной, осталось лишь в снах и мыслях. То, что я получил в реальности, напоминало дырявый сосуд, который был не в состоянии вместить мою любовь. Пропускная способность человеческих сердец ничтожно мала в сравнении с моим желанием любить. Вечная любовь, настоящая преданность, потусторонняя связь – все это им чуждо и непонятно. Или я не вправе обвинять тех, кто всего лишь не подошел к моему пазлу расцветкой и линиями долин и холмов?
Я рано задумался о любви. Иначе и быть не могло: я готовился стать художником, и в моем распоряжении оказалась любовная горячка и нежные истории всех мастеров. Все в моем мире было пропитано любовью, романтической и плотской.
Мысль о том, что пора завести нежную дружбу с противоположным полом, закралась в мою бедовую голову лет в двенадцать. У меня была обманчивая внешность: ниже всех в классе, не только мальчиков, но и девочек, подвижный, хрупкий и кукольный. Учителя ставили мне отметки «за красивые глазки» и опрятный вид. Меня любили тискать знакомые старшеклассницы в коридорах, называя «игрушечкой», пока я пытался запечатлеть в памяти запах их дешевых духов и разобрать его на ингредиенты.
Мои поиски начались приблизительно в то время. В гуманитарном классе, где я очутился со своими талантами, попав под жернова новомодной образовательной программы, было не так много мальчишек, и я счел, что вправе рассчитывать на десерт. Подростковая пошлость под гнетом сотен шедевров мирового искусства быстро мутировала во мне в трепетный и осторожный интерес к женскому телу. Понимаете, я должен, обязан был рисовать – моя душа не оставляла мне иного выбора. А как я мог творить нечто, что не вызывало бы во мне восхищения и не отзывалось самыми прекрасными струнами? В меня впаяны высокие стандарты красоты – и я имею в виду вовсе не вечный спор о параметрах и пропорциях. Все, что уже было излито на холсты моими предшественниками – освящено, а женской плоти там немало. Разве мог я со смешками отнестись к творениям, у которых учился? И, чтобы продолжить начинания великих, мне требовалось найти отражения в реальном мире. Вокруг столько красоты – я впитывал ее, как губка, и мне было не до пошлости.
На первый взгляд, все развивалось просто идеально. Мне нравилось общаться с девочками, и они платили взаимностью, почти никогда не оставляя меня одного. Мы забавлялись обычными подростковыми играми, но я не мог позволить себе воплотить свои робкие мечты в реальность. Даже эти грезы – и те были неумелыми. Мне не хватало материала, но я проявлял необычайную осознанность, не желая торопить события, боясь все разрушить жадной неопытностью. Несмотря на различные провокации со стороны одноклассников, я предпочитал не принимать участие в коллективных вылазках по подглядыванию за девочками в их раздевалках.
Как любого нормального подростка, меня до спазмов в животе волновали вопросы секса. Но неким внутренним чутьем я оберегал себя от потрясений до тех пор, пока в моем сердце и голове не сложилось точное представление о том, как эти знания использовать, чтобы не растерять присущее любви восхищение и романтику. Я сторонился вульгарности и примитивности, отказываясь привыкать к их быстрорастворимой и легкодоступной глюкозе. Я рисовал девичьи портреты, хорошо танцевал и всегда очень ласково поправлял мягкие прядки, выбившиеся из их кос. Меня любили за нежность, понятливость и полнейшее отсутствие привычного для всех мальчишек жестокого желания изведать границы женского всепрощения. И потому я всегда мог передавать кому-то тайные записки и обмениваться неумелыми скользкими поцелуями в ночной темноте, у каменной стены старой помещичьей усадьбы.
Все было так – пока не появлялся какой-нибудь рослый, косая сажень в плечах, юный нахал, который не просто знал, что следует за поцелуями, но и ничуть не боялся потребовать этого у моих смущающихся и таких покорных подружек. И я сразу превращался в хорошего друга, во второй номер, чья очередь наступала, когда обещания негодяя рассеивались, словно сентябрьский туман – в лучшем случае. В худшем – превращались в насмешки и улюлюканья, раздававшиеся каждый раз, когда использованная им девочка проходила мимо стаи и ее вожака.
Таким образом, все обстояло в моих родных краях и моем отрочестве так же, как и на всей планете: мальчики соперничали, уступая добычу сильнейшему, девочки постигали, что такое – быть женщинами. Только я вот никак не мог взять в толк, почему добродетель и такт не приносят своих плодов, и какая высшая цель стоит за общей мужской необходимостью топтать доверие женщин. Уже тогда я вкусил горечь первых насмешек над недостатком мужественности в себе, и даже уверовал в это. После того, как за день до выпускного торжества меня бросила Пэм, я прекратил тщетные попытки понять, из чего сделаны женские сердца.
Какой идиот не вспоминал о первой любви? Сколько растиражированных фраз, оправдывающих это состояние, я встречал: дескать, она на всю жизнь, и формирует будущие привязанности… Как бы не так! Или я опять запутался в своей лжи? Допустим такую шальную мысль: моя реальная жизнь и впрямь отражает начало моих поисков. Все мои женщины, о которых я позволил узнать окружающим, так или иначе напоминали Памелу: ростом, цветом волос, глаз и даже характером. Но означает ли это, что какая-то расчетливая и притом легкомысленная девчонка из далекой юности оказалась божеством, определившим мою дальнейшую жизнь? В каких глубинах неосознанности надобно плавать, чтобы признать справедливость этого утверждения?
Я давно понял, что обычная человеческая психология не для меня. Пару раз я экспериментировал с сеансами психоанализа, и каждый раз чувствовал себя одураченным. Точнее сказать – униженным. Меня не только разрезали на кусочки слишком однозначного цвета и формы, но и не учитывали переливчатости и текучести энергии, из которой я соткан. И мне интересно – ведь из нее созданы и все остальные, но как они умудряются находить объяснения в разлинованных выкладках простейших взаимосвязей?
Не вернее ли будет сказать, что я уже родился с предрасположенностью к тому или иному типу людей, которыми пытаюсь себя окружить? И, более того, эта предрасположенность вовсе не является залогом моего счастья и благополучного завершения чистки души от земных шлаков. Иными словами, это – моя карма, которую я должен учитывать и перерабатывать. Есть и еще более жесткие формулировки: если я пришел из другого мира слабаком, брезгливо воротящим нос от всякой ответственности, означает ли это, что я должен воспринимать сильных и решительных женщин, как дар свыше? Или это – бесовская ловушка, с мягкой периной на дне, на которую так удобно падать? Любовь в моем представлении всегда была сладким головокружением (пока ты бессовестно не прогнала меня), и я не хотел страдать. Более того – я до сих пор желаю быть Богом и творить собственную реальность. Я хочу доказать себе и всем вокруг, что счастлив в любви. Что мне нужно для этого? То, что я всегда брал от жизни.
